Город мертвецов и другие истории (сборник) - Иван Грачев

Уже через несколько секунд прелюдия тишины будет разрушена булькающими от эха шагами, что сольются в один сплошной дождь, разговорами и восторженными заявлениями. Но, лишь на мгновение, Актриса смогла погрузиться в неизвестность, столь интимную и личную, и воспоминания начали играть с ней в кошки-мышки, ассоциируясь с каждым предметом интерьера.

Актриса прошла к фонарю и нащупала ручку, за которую он был подвешен. Немного испугавшись неожиданной остроты теплого металла под рукой, она поняла, что это крюк в стене, удерживающий фонарь на себе.

Остальные спутники уже прошли внутрь вслед за Актрисой, что вела их своим силуэтом, даже в темноте играющим с воображением своими алыми контурами.

Когда глаза привыкли к темноте, развеяв черный, аж до темно-синего оттенка, полог, стали видны очертания стен, колонн и другой черноты, что таилась вне поля зрения, скрывая другие секреты.

– Кажется, я нашел спички, – раздался голос Врача. Он звучал отовсюду – от каждой колонны, от потолка, невидимого в темной дали, некоторые нотки звучали даже из прохода, будто они решили вернуться без него.

– Так давай же их скорее, – подначивал его столь же невидимый Писатель.

Теплая рука прикоснулась к плечу Актрисы, заставив ее вздрогнуть и обернуться, но только лишь для того, чтобы увидеть лишь пятно пепельно-черного лица, которое могло быть кем угодно.

– Вы позволите? – прозвучал голос Писателя, тихо, только для нее.

Скрипнула маленькая дверца в руках Актрисы и, не смея сопротивляться чиркающему звуку, огонек в руках мужчины с голосом Писателя соскочил с деревянной палочки на застывший, черный фитиль.

2.

Четыре квадратных оконца с огнем позади совсем не разгоняли темноту, а лишь создавали внутри нее маленькую зону, с намеком на тепло и безопасность. В самом центре этого пятна плыла Актриса, ее платье отражало свет с таким неуловимым эффектом, что казалось, будто это она излучает оранжево-красное свечение.

Рядом, словно неуверенный мотылек, держась на самом краю ореола, шел Писатель. А остальные члены группы уже успели разойтись по темным углам, и теперь приближались к приковавшему внимание фонарю.

– Здесь где-то должен включаться свет, – предположил Сержант, заслонив собой добрую половину маленького солнца.

– Да, нам нужно пройти вдоль стен, поискать что-то вроде выключателя, – как эхо тут же отозвался Писатель.

Траектория движения оранжевого круга на полу изменилась в сторону дверей, превратившихся в ручной электрофонарь – тусклый свет ламп из предыдущей комнаты пробивался сквозь них ленивым лучом.

В свете квадратных прорезей клубящаяся темнота таяла, подобно туману, обнажая стены помещения. Не оставалось ни малейшего намека на то, что группа людей попала в некое подобие особняка, но, с неизвестной чудовищной целью, переоформленного в подобие тюрьмы. На стенах еще оставались огромные картинные рамы, пустые и оттого отвратительные в своей ущербности, между картинами виднелись резные узоры на стенах, но уже порядком облупившиеся, да так, что на них не хотелось задерживать внимание.

Пока спутники проводили свою экскурсию, Врач направился в сторону самого черного облака. Он старался не подходить к зоне освещенности, отчего его глаза были привычны к свету на весьма комфортном для зрения уровне. Слева он видел стойку, высотой ему по грудь, достаточно длинную – десять шагов от начала и до конца. Справа – пара диванов друг напротив друга, разделенных лишь низким журнальным столиком из неизвестного материала.

Врач уже перестал слышать голоса людей за спиной, они были вытеснены чудовищной силы напором давящего звона, который поглощал все вокруг. Даже видеть стало труднее, все больше разноцветных пятен портило обзор, как разводы бензина на воде.

Где-то вдали раздался возглас, но такой неяркий и призрачный – как если бы Врач находился под водой.

И через секунды тысяча солнц взорвалась над головой.

Потом, Врач мог поклясться, что в этот момент он даже услышал сильнейший взрыв. Свет появился внезапно, белоснежный, настолько чистый и сильный, что темнота даже не успела попрятаться в тени столов, диванов и колонн. Врач ослеп, глаза слезились, а веки дергались от боли.

Над головой мерцала огромная хрустальная звезда, сверхновая, из двадцати пылающих неимоверно сильным электрическим светом лучей.

1.

Сержант зажмурил глаза. Это было несвоевременно, свет успел поразить его раздраженную сетчатку, дрожь в руках усилилась, к ней также добавились озноб и прохладное недомогание. Сержант готов был отдать все, что угодно за возможность узнать, что с ним происходит и как это прекратить.

Выждав несколько секунд, он открыл глаза, уставившись в пол. Пол был теплого кремового цвета, не ярким, но к такому мощному освещению глаза привыкли не сразу, отчего любые цвета казались болезненно резкими и яркими. Когда комната предстала перед Сержантом во всей своей красе, в цветах, верных и неискаженных предательскими тенями, даже он удивился, в насколько роскошных апартаментах они все оказались.

Огромная люстра сияла подобно радуге, которая сконцентрировалась в каждом стеклянном камешке, коих были тысячи, и все они отражали и преломляли сильнейшие лучи двадцати ламп. Высокий потолок обрушивался на группу, а точкой удара должны была быть эта громадная люстра.

Остальное убранство также говорило о принадлежности помещения к какому-нибудь особняку или даже замку. Резные рамы, оказавшись рассекреченными, уже не пугали своей стариной, наоборот, приковывали внимание, заставляли задуматься о произошедшем путешествии в прошлое. Да, они были пусты, как порталы в другие миры, но эта пустота смотрелась подобно отдельным произведениям искусства, инсталляции в пределах одного зала.

– Чтоб я сдох, – только и вырвалось у Сержанта.

– Другими словами – это прекрасно, – подвел черту Писатель.

Сержант ничего не стал отвечать на эту колкость, он был рад тому, что недомогание слегка отпустило его, и можно трезво рассуждать о происходящем.

– Это же потрясающе! – восхищалась Актриса, бродя вдоль стен. Ее голос стал звучать увереннее и спокойнее.

Весь зал был одним сплошным полем для прогулок – из мебели выделялись только три дивана, один стоял в углу и, по виду, был мягче остальных, барная стойка, длинная и величественная, как если бы она была вырезана из одного массивного дерева. Немного разбавляли пустоту стулья, пара табуретов и журнальный столик на колесах.

Группа оказалась в огромной гостевой комнате.

3.

Писатель немного побродил по залу, представляя, каким он мог быть в другое время, в другую эпоху. И, конечно же, в других обстоятельствах, когда группа напуганных и ничего не помнящих людей не бродила по нему лишь в поисках выхода, практически не обращая внимания на красоты.

Внимание Писателя сразу приковали пустые рамы на стенах. Их было около десяти, если сосчитать все, что попадали в поле зрения, и выглядели они отличнейшим примером инсталляционной работы. Будто некто, владеющий этим зданием, решил отринуть все нормы и понятия о красоте, сорвать картины, уничтожить их немое величие, оставив лишь пустые глазницы стен.

Писатель ни на чем не мог сконцентрировать свое внимание, его манило в одинокую тишину, которая ассоциировалась лишь с его комнатой, пусть она и была чем-то вроде тюрьмы.

И он направился прочь из холла.

В который раз, пройдя по каменной кладке и аллее из тусклого света, он увидел дверь своей комнаты и испытал некое подобие теплых чувств. Что это? Возвращение домой? Или ему была настолько противна нынешняя компания, что возвращение в темницу казалось более удачным вариантом развития событий?

Прикоснувшись к холодной ручке, Писатель подумал, что в этом доме он чувствует, как чуждое становится нормальным, поглощает его и его мысли. Что же происходило с привычными вещами? Терялись ли они в потоке всего нового и необузданного?

Писатель сел на кровать и, достав из кармана диктофон, решил чем-нибудь поделиться с возможными будущими слушателями. И он придумал новый рассказ:

«Он очутился в доме не случайно. Более того, он бы не удивился, даже глазом не повел, если бы этот дом вдруг оказался картонным строением, созданным лишь для того, чтобы поместить его, Алекса, в себя. Ведь так очевидно – после всего, что он успел совершить, повинуясь животным инстинктам, определенно – подобное наказание было оправданным и ожидаемым. Если не сегодня, то обязательно завтра. Или в другой день, когда Алекс будет предаваться размышлениям о никчемности своей жизни и о взорванных в пух и прах отношениях со всеми знакомыми и близкими людьми. Этот день должен был наступить.

Но он никогда не думал, что наказание может быть настолько суровым…